Зарисовки
Главы из романов
Рассказы
Статьи
О ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКОЯЗЫЧНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ
Интервью
ЮБИЛЕЙНОЕ ИНТЕРВЬЮ С ЛЕОНИДОМ ФИНКЕЛЕМ
В прессе об авторе
Интервью с Риммой Ульчиной
Повести

Опросы

Верите ли Вы в мистику?
20% Я реалист и мистику не верю
40% Иногда не нахожу другого объяснения, кроме мистического
40% Я верю в мистику
Мистерия - Это слово объясняет одну из величайших загадок мира

Ценою собственных жизней (Глава вторая)

Повести Ценою собственных жизней

Поезд остановился в открытом заснеженном поле, обдуваемом со всех сторон пронизывающим ветром, который нес за собой тучи острых крупинок льда, хлеставших арестанток по лицам.
- Выходь по одной! И чтоб е… без шума и толкотни! Ты, шалава! Прыгай первой! – приказал конвоир.
Женщина на секунду замерла. Этого было достаточно, чтобы взлетевшая вверх плеть обожгла ей лицо, вспыхнувшее кровоточащим рубцом.
- Следующая! Давай, давай! – размахивая во все стороны плетью, орал конвоир.
Хана была последней. Она бесстрашно смотрела конвоиру прямо в глаза. Взметнувшаяся вверх плеть замерла и, описав над его головой дугу, упала вниз. Хана спрыгнула на землю.
- Эй, вы, шалавы, воровки, убийцы и проститутки! Становись в одну шеренгу! Кого вызову, шаг вперед! – орал конвоир, оборачиваясь к офицеру, держащему в руке список арестанток.
Просмотрев весь список, офицер обвел стоявших перед ним женщин тяжелым взглядом и пошел вдоль шеренги, вглядываясь в их лица. Поравнявшись с Ханой, остановился и ткнул ей пальцем в грудь:
- Два шага вперед!
Хана выполнила приказ.
- Значит, ты и есть та продажная тварь? Отвечай!
Хана смотрела на него, не мигая.
- Молчишь сука! Что, язык проглотила, или в смелость решила со мной поиграть? Ну, что ж, валяй, да только не забывай, что сила и право на моей стороне. А ты еще у меня попляшешь, да так резво, что сама проклянешь тот день, когда на свет родилась. Это я тебе обещаю! Слово советского офицера!
Конвоир решил, что это приказ, и приставил к ее груди дуло автомата.
- Отставить! – грязно ругнувшись, рявкнул офицер, пряча список в нагрудный карман, и приказал конвоиру: – Давай, командуй!
- По трое становись! По трое! Сказал – по трое! Так по трое и справляйте нужду! Суки рваные! Надоели до смерти! Погибели на вас нет.
Арестанток снова загнали в тот же промерзший вагон. Но после шквального ветра в поле им казалось, что в нем стало намного теплее. И снова перестукивание и та же унылая «песня» колес. И снова остановка. Лязг отодвигаемого засова, ругань, удары плетью, плевки в лица, крики и приказы конвоиров, не выспавшийся от бесконечных попоек офицер, беззвучно шевелящий губами, и солдат, услужливо подносящий к его рту рупор, так как вой шквального ветра относил его приказы в сторону.
- Ровняйсь! Направо! Шагом марш! Вперед, вперед!.. Шаг в сторону – расстрел! Тех, кто не сможет передвигаться, – расстрел! Вперед, вперед! Быстрее, быстрее! – орали охрипшими глотками конвоиры.
В гудящей болью голове Ханы русское «Вперед!» и немецкое «Шнель!» снова сплелись в один тугой с завязанными узлами стремительно разматывающийся клубок из их судеб. Расстояние между узлами – это отмеренное каждой из них время, а сам узел – черная точка, за которой маячит смерть.
Подгоняемые солдатами женщины двинулись вперед. Как только они покинули территорию перрона, их окружили солдаты с немецкими овчарками, захлебывающимися злобным лаем. Они рвались с цепей.
«Опять собаки, немецкое гетто, звериные лица солдат, оскалы клыков и оглушительный лай», – стараясь не отставать, думала Хана... И не заметила, когда и как с ней рядом оказалась та женщина, в руке которой она видела перочинный нож.
- А ты смелая и… красивая! Смотри, девка! Смотри в оба! Таких, как ты, здесь не любят! Товарки – потому что завидуют. Офицерские ублюдки – потому что каждому из них хочется урвать такой «лакомый кусочек», как ты. Конвоиры – туда же. Эти тоже своего не упустят. Будут терпеливо дожидаться своей очереди. Ну, а наши с тобой «подруги» – потому что многие из них стали извращенками… Но и это не все. Самые страшные твари – надсмотрщицы. Те вообще настоящие шакалы. От них трудно отвязаться. Они власть! Понимаешь, власть! И если захотят, могут сделать с тобой все, что им вздумается! Кумекаешь?
- Спасибо, что предупредила. Как тебя зовут, подруга?
Последовала долгая пауза.
- Дождалась таки! Наверно, пришло и мое времечко. Подруга, говоришь. Это слово я слышала только в детстве. А в тюрягах никогда и никто меня так не величал. Ну что ж, подруга, давай знакомиться. На воле меня звали Галкой, а за колючей проволокой «Горилкой» – кличка такая. Ты, это, девка, не дрейфь! Держись ко мне поближе. Авось, и выдюжим! – сказала она и затерялась в толпе
«Тоже мне подруга! Наобещала и тут же сбежала!» – с горечью подумала Хана.
Их гнали так быстро, что, несмотря на пронзительный шквальный ветер, сбивающий обессиленных и голодных женщин с ног, она взмокла в своем ветхом пальтишке.
- Привал! – услышали арестантки, и все, как одна, повалились на обледеневшую землю, стараясь хоть немного отдышаться. Но не тут-то было. Ветер вместе с крупинками льда забивал им горло, не давая дышать. Прошло каких-то пять минут, и те из них, что могли еще двигаться, вставали на четвереньки, пытаясь подняться с ледяного настила на ноги. Самым сильным удалось, а остальные скользили и снова падали под жеребячий гогот, сытых, пьяных, одетых в меховые полушубки и валенки солдат. Дрожа от холода, рыдая «льдинками», в которые превращались их слезы, они пытались снова и снова встать на четвереньки, но уже не было сил. Несколько женщин так и остались лежать на холодном ледяном настиле. К ним подлетели осатаневшие от выпитого спирта конвоиры. Пиная их ногами, они пытались заставить обессиленных, обмороженных, еще живых, но впавших в бессознательное состояние женщин, подняться на ноги, грязно матерясь и кляня самыми страшными проклятиями. Какая сила подтолкнула Хану к этим несчастным, она и сама не знала.
- Подождите! Подождите! – вцепившись в рукав солдатского полушубка, закричала она.
Солдат обернулся.
- Ты чего! На кого прешь, курва! Что, захотелось пулю схавать! Получай! – приставив автомат к ее груди, издевательски прохрипел он.
- У тебя мама есть? – звенящим от напряжения шепотом спросила Хана.
Парень уставился на нее непонимающим взглядом.
- Ма-ма!? – ошарашено почти по слогам переспросил он.
- Да, мама. Твоя мама. Я уверена, что она даже не подозревает, какое у сына безжалостное сердце! Убери свой автомат. Ты меня им не испугаешь! Я это уже проходила в немецком концлагере… – И добавила свистящим шепотом: – Пропусти!
- Х…с ней! – вмешался вышедший из машины офицер! – Оставь ее в покое! Пускай думает, что может нас всех одурачить! Пускай. Все равно она долго не протянет. Кишка тонка. Как только пуп надорвет, сама эту доходягу бросит. Иду на спор. Поглядим, насколько ее хватит…
- Спасибо тебе, солдат! Богом тебя прошу: не гони нас, как загнанных лошадей. А мы тебя не подведем. Честное слово не подведем! – сказала, боясь услышать в ответ: «Заткнись, стерва! У таких, как ты, нет такого слова!..»
Оглядев обступивших ее женщин разного возраста: воровок, убийц, садисток, – Хана пришла в ужас. Одни смотрели на нее с явным презрением, другие – с угрозой, третьи – с брезгливой жестокостью. Эти женщины привыкли сами отвечать за свои жизни, не прибегая ни к чьей помощи. «Словами их все равно не пробьешь. Нужно действовать». Увидев глаза пытающей приподняться молодой женщины, Хана протянула ей руки и рывком оторвала от земли. Было скользко. Женщина не смогла удержаться на ногах, и, падая, потянула за собой Хану. Галя предотвратила их падение.
- Спасибо! Если бы не ты...
- Да, чего уж там! А ты не пори горячку-то! Не больно-то упирайся! Прибереги силы! А она «костыли», пускай сама переставляет. Так легче, а главное, теплее. Авось, выдюжите! А я возьму на себя вон ту, которая еще шевелится… – и Галя скинула повидавший виды ватник, нагнулась, поднатужилась и взвалила на спину пожилую женщину с посиневшими от холода губами.
- Девчата, прикройте ее моим ватником, а не то все равно окочурится.
- А как же ты, Галя!..
- Не боись, подруга! От такой ноши потом изойдешь! Потопали!
Товарки стояли с отпавшими от удивления челюстями.
- Кто из вас знает, что меня, Горилку, на воле кликали Галей? – выкрикнула она.
Ответом была звенящая в ушах тишина.
- Да пошли они все, как есть, к е…-й матери! А ты, подруга, поднатужься еще малость! С Богом! Потопали, – согнувшись пополам под тяжестью взваленной на себя ноши, она сделала первый шаг.
- Как ты думаешь, они заберут остальных? – оседая под тяжестью женщины, прохрипела Хана.
- Задом я плохо вижу! Поживем, увидим!..
Идти становилось все труднее и труднее. Хана едва переставляла ноги. А тут, как назло, повалил снег, припорошив ямы и колдобины на выщербленной грунтовой дороге. Споткнувшись, она еле удержалась на ногах.
- Эй! Как там тебя? Перекинь ее мне! А не то и тебя придется переть на своем горбу, – пряча глаза, буркнула, оказавшаяся рядом с ней женщина.
- Если бы не ты, я бы не выдержала. Спасибо!
- Меняясь местами, подстраховывая друг дружку, арестантки, наконец, «доползли» до небольшой утонувшей в снегу деревеньки. Их загнали в промерзший сарай, где свободно разгуливал ветер. Уставшие женщины, побросав свои живые ноши, кинулись завоевывать менее продуваемое место.
- Женщины! Послушайте! – стараясь перекричать завывающий ветер и злобные ругательства арестанток, крикнула Хана.
- Бабы! Перестаньте собачиться! Вон она хочет что-то сказать, – крикнула Галя...
На счастье сработал момент неожиданности и все женщины, как по команде, развернулись в ее сторону.
- Девочки! Сгребите все валяющееся здесь сено и разделите его на две части! Одной частью сена мы застелем пол и ляжем, прижавшись друг к другу. А другой – прикроемся. Так мы сможем хоть немного отдохнуть, а главное согреться.
Женщины стояли, как громом пораженные.
- А то! Дело она говорит! – поддержала ее Галя. – Так мы хоть немного покемарим… Авось, никто из нас за ночь не окочурится…
- Подъем! Хватит дрыхнуть! Все наружу! Замерзших не трогать. Мы с ними сами разберемся! Давай, давай! Не барыни! Нечего тут задницы греть! Не знаю, кому из вас больше повезет: тем, кто здесь останется, или тем, кто до зоны доползет. Живей, живей, черт бы вас подрал, заразы проклятые! Вон какой в сарае ветрище. Насквозь продувает. А вашу вонь выдуть не может! – смачно сплюнув, орал конвоир.
- По-порядку – рассчитайсь! – Пересчитав их дважды, дежурный рысцой потрусил к машине начальства. – Все живы!
- Да не может того быть! – не поверил тот. Кряхтя и чертыхаясь, он вылез из машины. В теплом полушубке, меховой папахе, в валенках и меховых перчатках, сытый здоровый и, как всегда, пьяный, он с кривой усмешкой переводил глаза с одной женщины на другую. Громко матерясь, сам несколько раз пересчитал арестанток: «Ну, и живучие же курвы попались! Их и смерть не берет!..»
Так они и шли. Шли ночью, делая короткие остановки, питаясь скудным мерзлым пайком, который получали раз в сутки. Несмотря на постоянный голод, каждая из них делила его на три части, засовывая остаток черствой обледеневшей пайки за пазуху. Но и она мало кого спасала. Поэтому каждый раз кто-то навсегда оставался в этих Богом забытых местах.
- Офицеришко-то наш, будь он трижды проклят, накликал-то на наши головы смерть. Ладно. Ты, милок, погуляй! Погуляй еще маленько, боров проклятый! Вон, какую харю себе отъел. Смотреть тошно… Покрасуйся, покрасуйся, голубок. Натешься вдоволь своей властью! Давай, поспешай! Ты свое все равно получишь! Я тебя, родненький мой, все равно пришью! Только бы не окочуриться-то раньше времени... Все они – твари! У них ведь остался сухой паек, рассчитанный еще на двенадцать человек. Нет бы, между нами разделить поровну. Все равно от того дерьма, что нам дают жрать, их волкодавы нос воротят. А нам была бы хоть какая-никакая, а поддержка. Как по мне, пусть ими подавятся! Убью! Все равно убью!.. Жаль тех, сердечных, хотя многие из них не одну жизнь отправили на тот свет! Вот жизнь распроклятая!.. А одежонка-то! Одежонка, ну, та, что осталась на них… Живым она бы не помешала, а им уже все равно. Суки проклятые! Дармоеды х…вы. Убийцы гребанные! Ты хоть знаешь, что эти нехристи вытворяют, а? Замерзших и тех, кто еще жив, но впавших в беспамятство, они не хоронят, как это положено у людей. Они бросают их тела в сугроб, припорошив несколькими лопатами снега. Сволочи проклятые! Боятся перетрудиться. Мол, все равно эти мерзавки достанутся оголодавшим волкам и шакалам. Да о чем там базарить? Эти бандиты только и ждут того момента, когда мы все «ласты» в стороны откинем, – бормотала Галя, которая в начале пути была самой сильной и выносливой из женщин. Сейчас на нее страшно было смотреть: кости, обтянутые обмороженной во многих местах кожей…
Как только арестанток загоняли в очередной сарай, они пытались растереть снегом обмороженные места. Но с каждым прошедшим днем у них таяли последние силы и желание жить.
В ту страшную ночь замертво свалившихся от усталости, голода и холода женщин разбудил ужасный крик. В сарай проник оголодавший волк, который отгрыз у самой молоденькой из женщин ногу. (Бедняжка получила судебный приговор ни за что, просто по стечению обстоятельств или наговору. Вместо того, кто совершил убийство, посадили ее.) Это было страшное зрелище, от которого можно было лишиться рассудка: зверь, с наполненными голодной злостью глазами и с окровавленной ногой в пасти. Все арестантки вскочили на ноги, одновременно с вырвавшимся из сердец нечеловеческим воплем, который врезался в тишину ночи. Наконец-то, на их крики сбежались пьяно-осоловевшие конвоиры, которые тут же отрезвели, застыв с выпученными от ужаса глазами, в то время, как изголодавшийся и не желающий расставаться со своей добычей матерый волчище ринулся прямо на одного из них, сбил с ног и скрылся в ночи.
Девушка скончалась от болевого шока и большой потери крови, которая, вытекая из обрубка ноги, мгновенно превращалась в красные сосульки. А конвоир умер от разрыва сердца.
Это уже был из ряда вон выходящий случай, который нельзя было сохранить в тайне. Староста деревушки, состоящей из пяти покосившихся от бедности хат, предупреждал начальника конвоя о том, что арестанток в стоящий на отшибе сарай помещать опасно, так как они видели поджидающего свою добычу матерого волка, охотившегося за домашними животными. Поэтому хозяевам пришлось загнать их в хату.
- Волк-то есть, а убить его нечем. На все село одна винтовка и та без патронов, – оправдывался староста.
Испугавшись, что этот случай дойдет до районного центра, а потом и дальше, начальник упросил хозяев – за харч, водку и обойму патронов – разместить и отогреть находящихся в шоковом состоянии арестанток. По счастливой случайности Хана попала в дом пожилого человека, жена которого была в этих краях знаменитой знахаркой. Умная женщина сразу поняла, что у нее в доме находится не уголовница, а политическая заключенная. Таких, как эта обмороженная, больная и изможденная женщина, прошагавшая сотни километров по этапу, она на своем веку повидала немало. Истопив баньку, хозяйка втащила туда бедняжку, отмыла ей тело и вымыла голову керосином. Вычесав вшей густым гребешком, она замерла, увидев, вместо свалявшихся от грязи и пота прядей, длинные отливающие золотом волосы. Смазав обмороженные места целебными мазями, знахарка принялась врачевать ей лицо.
- Ой, девонька, откуда ты такая взялась, красавица ты моя? Как попала к этим нелюдям? У них же нет за душой ничего святого. Ты хоть знаешь, куда тебя ведут? Нет? Так я тебе скажу. Ты попала на самую страшную зону, а попросту «Зону смерти».
Вымытая, накормленная Хана, убаюканная тихим голосом хозяйки дома, прикрыла глаза и вдруг услышала:
- Скажи, милая, как же тебя зову?
- Хана. А вас?
- Стешей. Чудное у тебя имя-то, Хана. Отродясь такого не слыхивала.
- А вы и не могли его слышать, так как я родилась в другой стране. Там росла. Там вышла замуж. Там родила дочку, и была самой счастливой женщиной на свете! Началась война. Мы попали к немцам. Миллионы евреев были загнаны в гетто. Это куда страшнее, чем ваша зона, которую вы называете «Зоной смерти».
…Была ночь. За окном завыл ветер. Рыдала снежными слезами буря, а Хана все рассказывала и рассказывала этой милой женщине о том, что ей пришлось пережить до того, как она попала в тюрьму:
- Распрощавшись с Лаймой, я решила искать Маню и мою девочку, переходя из одной деревни в другую, из одного хутора в другой. И как это было уже сотни раз, прямо перед моим носом хозяева захлопывали дверь, не дав раскрыть рта. Иногда мне попадались такие же бедолаги, разыскивающие своих пропавших матерей, детей и родственников… До сих пор не могу понять, как мне удалось пройти такие огромные расстояния впроголодь и в любую погоду. Спать под открытым небом в том месте, где заставала ночь. Все усилия напасть на след Мани ни к чему не привели. Теряя последние силы, волю и надежду, я шла, спотыкаясь, падая и поднимаясь, страдая от голодных спазмов в желудке. Я чувствовала, что умираю. И вдруг заметила хату, мелькнувшую сквозь густые заросли кустарника. Проваливаясь в небытие и чудом из него «выплывая», я все же смогла доползти до первого дома и стоящей возле него лавочки. Схватившись за ее края обеими руками, я прилагала огромные усилия, стараясь приподняться с земли, чтобы хоть несколько минут полежать и перевести дыхание. При каждой новой неудаче я твердила про себя заклинание, которое меня всегда выручало: «Я не сдамся. Все равно не сдамся. Я не умру, пока не найду Маню и мою Линду». На мое счастье из дома вышла пожилая женщина. Увидев меня, она загнала в дом собак и присела рядом. Отдышавшись, я из всех сил пыталась изобразить на лице хоть какое-то подобие улыбки.
- Извините меня! Я не хотела никому мешать! Но так уж вышло. Я иду с самого Каунаса. Сами знаете, дорога не близкая. Перехожу из деревни в деревню в поисках женщины, которую зовут Маней.
- А вы знаете ее фамилию? – тихо спросила женщина.
- К сожалению, не знаю. Но с ней была маленькая девочка, моя дочь Линда.
Посмотрев на меня долгим изучающим взглядом, она сказала:
- Я знаю одну женщину с таким именем. Она бежала из Каунаса вместе с дочкой, скрываясь от преследования эсесовцев, которые по всей стране развесили их фотографии, обещая тому, кто их выдаст, большую денежную награду. Правда, ее дочь звали не Линдой.
- Что значит – звали? Их, что, схватили немцы?
- Слава Богу, нет!
- А где они сейчас? Я могу их увидеть. Подскажите, где их найти? Может быть, эта женщина хоть что-то о них знает. Или слышала.
- Простите, вы еврейка? – Из-за сильных спазмов в желудке и горле я молча кивнула. – Как вас зовут?
- Ханой. А вас?
- Эммой… Хана, Хана! Так вас зовут Ханой? – переспросила она.
У меня перехватило дыхание. «Может, это и есть та тонюсенькая ниточка, хрупкая зацепка, которая вернет надежду». Надежда придала мне силы. Я вскочила на ноги и чуть не грохнулась на землю.
- Успокойтесь! Прошу вас, успокойтесь! Вы сможете идти?
- Да, да!
В этот момент мне казалось, что я смогу не только ходить, но и летать. Я снова попыталась встать, но все попытки были тщетны. Эмма почти волоком втащила меня в дом:
- Присядьте! Вот здесь, возле печки… – и протягивая мне чашку запаренного пахучей травой кипятка и кусочек черствого из отрубей хлеба, сказала: – Держите, это все что у меня есть! – и вышла из комнаты, плотно притворив за собой дверь. Настенные часы неутомимо отсчитывали время: полчаса, потом еще полчаса. Я забеспокоилась… Снаружи послышались шаги… Дверь с треском отворилась, и в комнату вошла женщина…
«Это не Маня! Это не Маня! – сглатывая надежду и мимолетное ощущение счастья, я не спускала с нее глаз... – Маня была молодой сильной женщиной, с румянцем во всю щеку. А в дверном проеме стояла старуха», – думала я, хотя тысячу раз видела и умом понимала, что от того, что каждому из нас пришлось пережить, не молодеют… И все же я не могла оторвать от женщины взгляда. Так мы и стояли молча, глядя друг другу в глаза. И вдруг сострадание и жалость поглотила неудержимая радость, и в один голос мы закричали:
- Хана! Неужели это ты?!
- Неужели это ты, Маня?! Маня! Дорогая моя, Маня! Слава Богу! Наконец-то я тебя нашла! – целуя ее в опавшие щеки и худые руки, твердила я, боясь спросить о Линде.
Так произошла наша встреча, но это было в Литве сразу же после войны. А сейчас судьба преподнесла мне новый зигзаг, загнав на край света из-за лютой ненависти людей, мелкие и никчемные душонки которых защищала военная форма и красные книжечки в нагрудных карманах. Это они вершили суд над невинными людьми, играючи корежа человеческие жизни, посылая несчастных в такие места, где их поджидала неминуемая смерть, после нечеловеческих злодеяний, страданий, унижений и условий жизни. Видно, судьба решила поиграть со мной «в кошки-мышки». Спрашивается: зачем? Действительно, зачем и почему? Почему судьба пощадила меня в немецком гетто? Зачем, если сейчас меня ждет советское «гетто»? Но там еврейскими судьбами распоряжались враги – фашисты, эсесовцы и предатели. А здесь? Лучше об этом не думать. Но и этого оказалось недостаточно. Похоже, судьба придумала для меня новую игру со смертью: «кто кого» или «когда и как»…
Хана замолчала, чувствуя облегчение. Она озвучила то, о чем в течение долгого времени говорила самой себе. Выговорившись, она прикрыла глаза…
- Да… У каждого своя судьба, – услышала Хана. – У тебя своя. У меня тоже не из легких.
И женщина стала рассказывать о своей жизни.
Здесь ее звали Стешей. А когда-то она была наречена Александрой и жила в роскошном доме, так как ее отец и мать были очень известными и богатыми людьми. Началась революция. Родителей расстреляли как врагов народа. Двум старшим детям удалось скрыться. Куда? Она не знала. Да и живы ли они? Тоже не ведала.
Спасла ее престарелая няня, которая вынянчила и выходила всех детей. А когда она постарела, ее оставили жить в их доме. Няня имела свою комнату на нижнем этаже и была почти членом семьи. Это она успела спрятать маленькую Сашу в старом, заброшенном подвале, о котором помнила только она. Собрав все, что осталось после нашествия «красной саранчи», няня привезла девочку в эту деревню и отдала своей сестре. Пока она была жива, девочка чувствовала себя в безопасности. Когда няни не стало, жизнь маленькой Саши превратилась в сущий ад. Она убирала в хате, следила за малышами, которые рождались через каждые полтора года. Ухаживала за скотиной. Работала в поле от зари до зари и постепенно превратилась в смазливую девушку-крестьянку. Парни приезжали к ней свататься из дальних деревень. Но она всем отказывала. Тогда «приемные родители» решили взять за нее хороший выкуп и выдать замуж за того, кто больше заплатит. Девушка сбежала из опостылевшего ей дома. Сначала пряталась в лесу, питаясь лесными ягодами и кедровыми орешками, потом окольными путями вышла на проложенную в лесу колею, которая привела ее к «Зоне». Увидев сторожевые башни и солдат с автоматами в руках, девушка побежала назад. От каждого увиденного вдалеке облака пыли она бежала в лес. Однажды наткнулась на молодого человека. Он сидел под огромным дубом, привалившись к нему спиной. Парень был ранен в ногу и потерял много крови. Забыв о грозящей опасности, девушка бросилась к нему на помощь. Жизнь еле теплилась в его теле. Что делать? Как его спасти? И тут она вспомнила, как няня учила ее распознавать целебные травы, рассказывала и показывала, когда и в какое время нужно собирать, как правильно сушить и по нескольку раз устраивала проверку, от какой «хворобы» можно их употреблять и применять.
Звали парня Иосифом. Саша спасла ему жизнь. После того, как ему стало легче, он ей рассказал, что ему удалось сбежать из «Зоны» вместе с двумя своими товарищами, которых знал с детства. Его друзья где-то что-то доставали, а потом перепродавали. Их задержали у него дома, и его, ни в чем не виновного студента, посадили за решетку как соучастника. От него Саша узнала, что он еврей.
Они полюбили друг друга. Александре удалось записать юношу под другой фамилией, именем и отчеством, изменить место рождения, год рождения и национальность. Они жили душа в душу. От их любви должно было родиться много детей, но Бог не дал. Наверно, решил, что свое нежданное счастье нужно оплатить такой ценой…
Началась война! Муж пошел добровольцем в армию и не вернулся. А что с ним произошло на самом деле – погиб, попал в плен, Стеша не знала. В повестке было написано, что пропал без вести.
Заканчивая свой рассказ, женщина добавила:
- Но такой доли, как немецкий плен, освобождение, потом советский плен, в советских лагерях смерти, я даже врагу не пожелаю, а тем более, моему Иосифу (так я его называла, только ночью).
- Саша, я была уверена, что пожилой мужчина – твой муж! – сказала Хана.
- Нет! Он мне не муж! Ты не поверишь, это отец моего Иосифа, то есть, свекор, но об этом никто не догадывается. Его, как и тебя, объявили врагом народа и сослали в наши края. Он знал о нас с Иосифом все. Знал, где мы живем, и каким-то образом сумел мне сообщить о том, что находится в «Зоне». Сама понимаешь, где и в какое время мы живем. К сожалению, а может, и счастью, мне приходится лечить простых людей и всех, кто ко мне обращается: тюремщиков, стоящее над ними начальство, как здесь, так и в области. У каждого свои болячки: у одних – от «скотства», у других – от избытка злости и желчи, у третьих – от уверенности в своей безнаказанности и вседозволенности. Бог все видит и за все содеянные преступления сурово наказывает. Наказывает по-разному. Одни начинают болеть и бояться, чтобы об этом не узнало начальство, так как тогда их ждет такая участь, что даже самому заклятому врагу не пожелаешь. Но самое страшное заключается в том, что они между собой повязаны такими тайнами и злодеяниями, о которых боятся не только думать, но даже вспоминать. Так что для того, чтобы излечиться, подлечиться и выжить, такой человек, как я, им необходим. Хотя я знаю, что при малейшей ошибке в лечении, или если об их порочных болячках кто-то дознается, моя жизнь не будет стоить и гроша ломанного. Теперь ты понимаешь, благодаря чему мне удалось оттуда его вызволить. Мы расписались. Живем под одной крышей, да и только. – Она посмотрела в окно и взмахнула руками: – Ой! Смотри, уже начало светать. Давай-ка, я обмажу тебе лицо, да так, что родная мать не узнает.
- Саша, узнай, пожалуйста, к кому из твоих соседей попала моя подруга Галя, по кличке «Горилка». Она отпетая уголовница. И я не знаю, как и за что ее посадили в первый раз. Возможно, как это часто случается, оказалась не в то время и не в том месте. А потом пошло-поехало. Но сердце у нее золотое. Если бы не она, не знаю, что бы со мной было...
…Не успела Хана закончить начатую фразу, как в хату ворвался сам начальник конвоя.
- Ой, я и не заметила, что дров в хате не осталось... Пойду нарублю - сказала Саша, набросив на плечи теплый домотканый платок…
« Счастье, что Саша успела обмазать мое лицо мазью, от которой шел такой запах, что ненавистный гость попятился к выходу».
- Черт бы тебя побрал, засранка, проклятая! Ты вот что. Хватит валяться! Сама понимаешь, что те, кто остались живы, должны молчать в тряпочку о том, что здесь произошло! А особенно ты. По опыту знаю, что у вас, политических, длинный язык. Сболтнул, черкнул писульку, – и все… Заруби себе на носу, что мне не привыкать: если что, язык отрежу, руки укорочу и обеспечу такую житуху, от которой сама повесишься. И все шито-крыто, усекла! – и, хлопнув дверью, он вывалился из хаты.
И вовремя. Вернулась Саша. По выражению ее лица, было понятно, что с Галей случилась беда.
- Что мне тебе сказать. Эта женщина была не жилец на этом свете. Она была сильно обморожена, а дальше тебе и знать не следует. Жаль ее. Но ничего не поделаешь. Одно слово – судьба. Счастье, что она в селе померла, и мы ее похороним по-человечески. Думаешь, мы не знают, что эти душегубы делают с замерзшими в дороге людьми? Знаем. Все знаем.
Прошло три дня. Хана вместе с оставшимися в живых женщинами стояла в шеренге, в которой, вместо тридцати арестанток, остались восемнадцать. Несколько женщин выглядели так, как будто сошли с ума. Пока дошли до Зоны, на обочине дороги остались лежать еще двое. Саша дала Хане старые залатанные во многих местах валенки, старенький заштопанный, но теплый платок, рукавицы и повидавший виды полушубок, а в придачу обещание… Товарки со злой завистью поглядывали в ее сторону и тихо перешептывались. После смерти «боевой подруги», некому было предостеречь Хану о грозящей опасности. Одним взглядом Галя могла поставить всех на место. Это она научила всему, что хоть как-то могло облегчить существование на «Зоне».
Но самое страшное было еще впереди. Красоту скрыть нельзя, так же как уровень воспитания, веры в Бога или в свои идеалы. В «Зоне», после оформления всех формальностей, арестанток привели к «парикмахеру».
- Нам здесь во-ши не нужны! Давай! Подходь по одной! Быстрее, быстрее!.. Не боись! Сооружу причесочку, что надо! Полюбуйся! – поднося потемневшее от времени и сырости зеркальце очередной «жертве», с издевкой в голосе приговаривал «цирюльник», щелкая огромными тупыми и заржавевшими ножницами. Он безжалостно и безобразно стриг наголо женщин, оставляя на их голове неровные клочья. Головы заключенных стали похожи на сплошные проплешины.
Уголовницы и воровки даже в тюрьме остаются женщинами. Они могли ругаться, кричать, выкрикивать проклятия, драться до смерти, но только не плакать. А сейчас у них в глазах стояли слезы…
Подошла очередь Ханы. Набрав полную грудь воздуха, она сбросила с головы платок. Затянутые в тугой узел волосы, почувствовав свободу, рассыпались золотистым дождем, «струйки» которого достигали колен.
- Вот это да! – воскликнул пораженный цирюльник, отступая на полшага назад. – Вот это да! – пряча руку с ножницами за спину, приговаривал он.
- Давай, работай!.. Чего варежку-то разинул. Всех обчекрыжил! Стриги и ее! Здесь мы все равны! – орали женщины, топая ногами.
- Режь! А не то этими же ножницами отчекрыжим то, что еще осталось, у тебя в штанах»! – кричали они, брызжа от злости слюной.
- Чего орете! – вбежав в «цирюльню», рявкнул конвойный. – Заткните глотки, стервы, пока я вам сам их… – и тут он заметил Хану, прикрытую «золотистой накидкой» волос.
- Где же ты их прятала, красавица?! А ты действительно красивая! Тогда зачем в предательницы подалась? Говори, зачем?.. А затем, что дура! На заграничные денежки позарилась! Ваше жидовское племя все такое! Предатель на предателе сидит! – распаляясь от собственного красноречия, пропитанного желчью и тупостью, тыкая в Хану пальцем, орал он.
- Что за базар?! В карцер захотели? В одиночку! Так у нас с этим просто! Вот потеха будет, когда в каждую из вас загрызут изголодавшиеся крысы! – поворачиваясь огромным туловищем с заплывшей жиром шеей, надзирательница в упор разглядывала каждую из женщин. Ее цепко-безжалостный взгляд уперся Хане в грудь, так как ростом ее Бог не обидел.
– А, так это из-за тебя, падла, разыгрался весь этот сыр-бор?! Что, решила завести свои порядки?! Я тебя быстро научу уму-разуму!.. Дежурный! В карцер ее!.. П-ш-ла в-о-н! – и с силой ударила кулаком Хане в спину.
Дежурный гнал ее по тюремному коридору, освещенному тусклыми зарешеченными фонарями похожими на железных пауков, запутавшихся в паутине из бесконечных трещин в низко нависающем над головами потолке.
- Давай, давай! Быстрее, быстрее! – кричал он, а Хане слышалось: «Шнель, шнель!»
Скрипнула железным засовом стальная дверь. Получив очередной удар в спину, Хана едва не упала на скользкий цементный пол.
- Свободен! – услышала она голос надзирательницы одновременно со скрипом закрывшейся двери. – Ну, как тебе твои хоромы, а?
В карцере было темно, и Хана почувствовала на своем лице зловонное дыхание надзирательницы. И в тот же миг вспомнила слова, сказанные Галей: «Самые страшные твари – надсмотрщицы. Те вообще – настоящие шакалы. От них трудно отвязаться. Они власть! Понимаешь, власть! И если захотят, могут сделать с тобой все, что им вздумается! Кумекаешь?» Попятившись назад, Хана услышала:
- Не советую тебе воротить от меня нос! Я на тебя сразу глаз положила. В твоем положении и твоих же интересах со мной «дружить». Небось, не маленькая. Сама понимаешь, что я имею в виду…
- Ни за что! – крикнула Хана.
Надзирательница, схватив ее за волосы, с силой потянула их вниз. Чтобы хоть как-то облегчить острую боль, Хане пришлось склониться почти к ее ногам.
- Ну, как? Поумнела? Или еще нет! – сквозь стиснутые корешки от зубов цедила садистка. – Вижу, что нет! Сейчас ты у меня станешь шелковой! – зажав в кулаках две пряди длинных волос, она с удвоенной от злости силой тянула их в разные стороны… Хана чуть не потеряла сознание от ни с чем не сравнимой боли. – Ну! Что теперь мне скажешь, милашка?
- То же самое, – еле шевеля опухшими, искусанными в кровь губами, ответила Хана.
- Что? Что ты сказала, падла?! Ты, ты, даже не можешь себе представить, на что я способна, когда меня обижают такие аппетитные «курочки», как ты!.. Я могу подпалить тебе волосы, вместе с кожей!.. Или нет! Я буду вырывать их целыми прядями с корнем. Даю рубль за сто, что ты уже представила, что станет с твоей покрытой ожогами и рубцами головкой! И это еще не все! Ты даже не представляешь, на что я еще способна!.. Сейчас ты у меня попляшешь, падаль жидовская!..
Хана попятилась назад…
- От меня не убежишь! Сейчас, сейчас.
Но в это время лязгнул открываемый засов, и, обитая железом дверь, чуточку приоткрылась:
- Как ты посмела потревожить меня, идиотка проклятая!
- А вас ищет сам начальник тюрьмы… Вот я и решила предупредить раньше, чем он…
- Лады! Оставайся здесь! И чтоб ни «гу-гу», поняла! Я скоро вернусь, – приказала она своей «шестерке»...
«Наверно, эта женщина одна из тех несчастных, которых этой садистке удалось сломать», – переведя дыхание, подумала Хана.
- Чего уставилась! Думаешь, на тебя пришла поглазеть?.. Больно нужно… На! Это тебе. Держи маляву! Тут все прописано. Читай, читай скорее, а то можешь и не успеть. Эта жирная свинья, когда ей нужно, бегает как угорелая.
У Ханы перехватило дыхание: провокация или «подсадная утка»…Что ей делать, как поступить, чтобы не подставить себя. Этой гадюке хочется поймать ее с поличным, чтобы потом шантажировать?..
- Читай! Иначе нам обоим хана! Тут все прописано… – и, развернув записку, женщина поднесла ее к глазам Ханы. «Крепись и жди. Жди…».
Хана услышала тяжелые быстро приближающиеся шаги. Послышался поворот ключа и режущий душу лязг отодвигаемого засова… Женщина проворно сунула недочитанную записку в рот и тут же ее проглотила. В дверном проеме материализовалась надзирательница.
- Вали отсюда, дура, пока не получила по шее! – рявкнула она. – А ты, стерва, еще не раз пожалеешь, что не захотела со мной «дружить».
Дверь распахнулась. Два конвойных стали по бокам:
- На выход! К стене! Руки назад!
Щелчок наручников. Коридор. Поворот. Еще один поворот…
- Стоять! Лицом к стене! Товарищ начальник! Арестованная доставлена. Куда ее?
- Введите! Снимите наручники! Вы оба свободны! – приказал стоящий к ней спиной человек в военной форме.
Послышался звук осторожно прикрываемой двери… и тишина. Мужчина все так же стоял к ней спиной, глядя в зарешеченное окно. «Боятся, сволочи! – подумала Хана. – В своих же кабинетах не чувствуют себя в безопасности. Почему он молчит? Почему стоит спиной?.. Специально?.. Чтобы сбить заключенного с толку, парализовать его волю и нагнать побольше страха… Ну, и черт с ним! Пусть молчит, как можно дольше. Это его право. Решил поиграть со мной в молчанку. Пускай. А я пока подышу свежим воздухом и хоть немного согреюсь, – успокаивала она себя, обводя взглядом ту часть просторного кабинета, которая оказалось в поле ее зрения: большой стол с аккуратно расставленными принадлежностями. Удобное кресло. Знакомая всем советским людям настольная лампа с зеленым абажуром. На столе стопка папок. Посередине стены весит большой портрет вождя всех времен и народов. А дальше не видно…– Интересно, долго он будет молчать?»
От долгого стояния ее обмороженные и еще не отошедшие от этапной ходьбы ноги стали болеть и зудеть. Хана переступила с ноги на ногу, уставившись ему в спину. «Высокий, спина прямая, выправка у него что надо, характер, наверно, сильный, выдержка отменная, хотя в его положении это изобразить нетрудно. А какого цвета у него глаза? Наверно, стального. Он бы мог стать не плохим актером». Ее терпению пришел конец. Она еще несколько раз переступила с ноги на ногу и тихонько кашлянула.
Мужчина даже не пошевелился. Она кашлянула еще раз… От голода, холода, боли в пораненной голове, коже, в волосах, нервного перенапряжения в карцере, а сейчас в этом кабинете « изысканной пытки» ее начала колотить нервная дрожь. Хана крепко сцепила зубы. К горлу подступила тошнота. Хотелось в туалет. Ее физическое и душевное состояние дошло до самой крайней точки. Еще минута, и она свалится на пол.
«Не дождетесь! Я прошла все круги ада только для того, чтобы встретиться с моей девочкой. Я знаю, что ей сейчас тоже плохо. Она у меня героиня. Такая маленькая, худенькая. А сколько страданий, страха, голода и разлук… Я должна выстоять, именно здесь и сейчас… Я не должна показать этому мерзавцу и садисту, придумавшему такую чудовищную пытку, свою слабость… Иначе мне конец… Линдочка, девочка моя, я выстою, я не сдамся. Мы с тобой все выдержим и обязательно встретимся», – шептала она.
- У меня сто процентный слух. Кто она такая эта Линда? – резко развернувшись, он «вцепился» ей лицо безжалостными, серо-стальными глазами… Я жду! Я весь внимание!
- Надо же. Я попала в самое яблочко. У вас господин начальник такие глаза, какими я себе их представляла, – неожиданно для себя произнесла Хана.
- Даже так? Но меня не интересует то, что вы обо мне думаете. Я хочу знать: кто такая Линда? Где, как и когда вы с ней условились встретиться? – не повышая голоса, он повторил свой вопрос так, что в каждом сказанном им слове слышалась реальная угроза.
При упоминании имени дочери у Ханы сжалось сердце.
- Линда! Вы хотите знать, кто такая Линда? Неужели в лежащей перед вами папке не прописано, кто она такая? Ха, ха, ха… Вы это хотите знать?! Ха, Ха, Ха! – и она разразилась гомерическим хохотом, запрокинув голову назад.
- Хватит! Хватит придуриваться! – ударив кулаком по столу, рявкнул он.
Но она продолжала хохотать, как безумная. Вскочив с кресла, начальник тюрьмы схватил стоявший на столе стакан с водой и с силой плеснул ей прямо в лицо…
Открыв глаза Хана увидела нависшего над ней человека в белом халате. В руке он держал шприц.
- Очухалась! Вот и прекрасно! Ты хоть знаешь, где находишься?
- Знаю. Вы меня все-таки вычислили! Хотите выкачать из меня всю кровь, чтобы ваши раненные вояки остались живы? Не выйдет. Во мне и в моей крови скопилось столько ненависти к вам, фашистам, что она тут же отправит на тот свет того «счастливца», которому ее перельют, – внятно проговорила Хана и снова впала в забытье.
За те несколько дней, что она пролежала в тюремной «больничке», Хана немного окрепла. Все то, что она пережила за те несколько часов в стенах «Зоны»: выкрики и угрозы тех, с кем она бок о бок многого месяцев шла по этапу, садистка и извращенка надзирательница, ради своей прихоти и похоти ломающая женские души, начальник тюрьмы, отпетый мерзавец, выбивающий из заключенных любыми способами то, что ему хотелось бы услышать, – чуть не свели ее с ума. О том клочке «малявы», на котором были нацарапаны несколько обнадеживающих слов, она начисто забыла. Поэтому мысленно готовилась к встрече с надзирательницей, которую, в случае безысходности, задушит собственными руками… А что будет с ней потом, она прекрасно знала…
- Хватит валяться. Надо и честь знать! – буркнул себе под нос тюремный врач, когда за ней пришел конвойный. Брошенный из-под лохматых, сурово насупленных бровей ободряющий, как ей показалось, взгляд врача согрел ей душу.
Хана шла по тому же темному коридору, мысленно отмечая повороты. Еще один поворот и… Но она прошла еще бесчисленное количество поворотов, прежде чем ее остановил окрик конвойного:
- Стоять. Лицом к стене. Руки за спину!
Железная дверь отворилась, и Хана очутилась в тесной полутемной камере...
- С новосельецем тебя, красавица! – прогоготал конвоир, наградив ее увесистым кулаком в спину.
Семь пар злых с презрительным прищуром глаз… Семь пар ртов ощерились зловеще-перекошенной улыбкой… Семь пар протянутых к ней рук и стальной блеск зажатого между пальцами лезвия готового перерезать ей горло... У Ханы мороз пробежал по коже. Ноги стали ватными. «Только бы не упасть. Только бы …»
«Не дрейф, подруга! Нападай первой! Ну же! Я хочу это видеть!» – услышала она, как наяву, голос Гали. Проглотив страх, сузив глаза, Хана сквозь потно стиснутые зубы смачно сплюнула и сделала два шага вперед.
- Эй, ты! Ты! Да ты! Вздумала меня морочить? Ха, меня! Так заруби на своем рубильнике, что я не пальцем сделана, а кое-чем получше! Поэтому заткни-ка это перышко в свой вонючий зад, пока не поздно! У меня имеется кое-что… Хочешь проверить, валяй! Но учти: мне терять нечего! – растягивая слова и делая ударение на каждом слоге, бросила Хана.
Наступило гробовое молчание, так как такого поворота уголовницы не ожидали. В зависшей над ее головой тишине послышалось тихое постукивание…
- Будьте внимательны и осторожны! Смотрите в оба! Эта красивая сучка из благородных саму Крокодилицу «вымахала», да так, что та в ящик «сыграла».
Семь пар наполненных страхом, ненавистью и заискивающей преданностью глаз… Семь пар ртов ощерились подобострастно-заискивающей улыбкой… Семь пар рук до поры до времени засунутые в карманы…
- Уж очень я замаялась. Хочу немного покемарить! И чтобы «ша»! – ткнув кулаком ту, что минуту назад была готова ее прирезать, Хана завалилась на ее нары, на всякий случай спиной к стене.
Сквозь неплотно смеженные ресницы она следила за каждым их движением... «Значит, запуганная женщина, клочок пожелтевшей газеты и нацарапанные карандашом слова: «Крепись! Жди!»… и обнадеживающий взгляд доктора – были на самом деле. Значит, кто-то из них помог ей избежать смертельной опасности и оградить от «ухаживаний» других надзирательниц, падких на женские тела. Но кто? Саша или доктор, по ее просьбе?.. Это она, Саша! Она сдержала свое обещание…Только жаль, что все напрасно. Долго блефовать мне все равно не удастся. В два счета вычислят...
Хану ежедневно, а то и по два-три раза в день таскали на допросы. Допросы с пристрастием длились по нескольку часов подряд. Устраивали очные ставки с людьми, которые, якобы, все про нее знали. Зачитывали чистосердечные признания тех, кто под страхом смерти «сдал» ее со всеми потрохами. И, наконец, вынесенный вердикт: «Резидент ЦРУ».
Восемь лет Хана отсидела от звонка до звонка. И только из-за любви к своей дочери не сломалась и осталась жива. Мать и дочь встретились. Прошло много времени, прежде чем им удалось осуществить свою мечту – выехать в Израиль. Но и здесь не все прошло гладко. Как и тысячи евреев, они попали в Италию… Мать и дочь жили надеждой, так как знали, что в Израиле их с нетерпением ждет самый родной человек: муж Ханы и отец Линды…
Полет. Приземление. Святая земля. Представители «Сохнута». Оформление документов и вопрос:
- Вас кто-то встречает?
- А как же!..
Завернутый в целлофан сэндвич с ломтиками сыра или пастрамы, украшенными листиком хасы, бумажный стаканчик с горячим кофе… Выход через «Контрольный пункт». Возглас дежурного:
- Простите, а где ваши вещи? В документах о них ни чего не указано.
- Все оформлено правильно: вещей у нас нет.
Огромный зал ожидания. Толпы встречающих… Радостные возгласы. Крики. Поцелуи, объятия, счастливый смех…
А они стояли, озираясь по сторонам… И ждали, ждали, ждали... Но их так никто и не встретил..
 

 

Римма Ульчина
ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

Мистические даты

Фото автора

Мистический роман

Мистика и реальность

Мистика и реальность в романе Риммы Ульчиной - все произведения
Все права защищены, при цитировании материалов сайта ссылка на источник обязательна Copyright ©Rima Ulchin All rights reserved